Сочинение на тему: ПЕТЕРБУРГ В РОМАНЕ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО «ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ»

ПЕТЕРБУРГ В РОМАНЕ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО «ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ»

Петербург — это город, которому по традиции при­писывается великолепие и шик. Это место, которому дано и предначертано судьбой быть законодателем мо­ды во всем — начиная от одежды и заканчивая архи­тектурой. Это ориентир для нравов и общественных настроений, это точка, откуда все новое, что появля­лось в России, из окрестных государств, распространя­лось на бескрайние просторы империи. Так было до тех пор, пока Петербург являлся столицей, и так оста­лось даже тогда, когда столица переехала в Москву. Северная жемчужина Российской империи — вот что такое Санкт-Петербург.

Но так уж повелось по неведомо кем установленно­му закону, что чем ярче роскошь, тем грязнее и ужас­нее ее оборотная сторона, тем глубже и темнее недра трущобных кварталов. Великолепие мундиров и па­радных туалетов, шарм костюмов, пошитых дорогими портными всегда уравновешиваются отрепьями и обно­сками бедноты.

Ф. М. Достоевский в своем романе не идет по сто­пам многих своих собратьев по перу, занимавшихся описанием вершин прелести города. Он отважно уг­лубляется в бедняцкие кварталы, в лабиринт грязных улочек, вонючих лестниц и затхлых конур, которые для их обитателей носят громкое именование «кварти­ры». Уже на первых страницах романа читатель ока­зывается погруженным в многолетнюю грязь, столь же неотъемлемую часть Петербурга, как и дворцовый блеск: «…духота, толкотня, всюду известка, леса, кир­пич, пыль и та особенная летняя вонь, столь известная каждому петербуржцу, не имеющему возможности на­нять дачу… Нестерпимая же вонь из распивочных, ко­торых в этой части города особенно множество, и пья­ные, поминутно попадавшиеся, несмотря на буднее время, довершили отвратительный и грустный колорит картины». Да, все именно так, сколько бы ни хотелось читателю не замечать безобразия, мерзости, скверны. Отвести взгляд от всего этого не дает автор, безжало­стно ведущий нас в преисподнюю летних бедняцких кварталов и не собирающийся давать даже самой ма­лой поблажки.

В «Преступлении и наказании» присутствие иного, великого и прекрасного, Петербурга, можно отследить разве что по каким-то отрывочным сведениям, оговор­кам, почти легендам. Его существование столь же зыб­ко и призрачно, как привидение покойной Марфы Пет­ровны, являвшееся Свидригайлову. И нереальность

Петербурга как прибежища высшего света не случай­на. Ведь герои «Преступления и наказания» почти в полном составе — это люди, которым дорога «наверх» заказана напрочь. А те немногие, которым она открыта, выглядят почти как выходцы с того света, способные объявиться в настоящем мире только в ауре страха или сумасшествия. Вспомним Лужина, снизошедшего до Авдотьи Романовны как потенциальной жены, обязан­ной ему всем. Вспомним того самого «благодетеля» се­мьи Мармеладовых, который в итоге стал причиной полного сумасшествия и без того уже слегка помешан­ной Катерины Ивановны.

Что же мы можем увидеть здесь, в этом демониче­ском городе, этом каменном чудовище, разлагающемся под жаркими лучами летнего солнца? Из чего состоит его плоть?

Во-первых — это бесчисленное множество старых, мрачных домов с квартирами-конурами. Здесь живут те, чей доход достаточно велик для того, чтобы не ва­ляться на улице, но слишком мал, чтобы они могли позволить себе если не приличное, то хотя бы сносное жилье. Эти квартиры при всем своем различии в дета­лях представляют собой нечто единое и неотличимое в целом. Повидав одну из них, можно смело сказать, что прочие уже не будут незнакомыми. Мы найдем сходство между квартирами в облупленных обоях, за­колоченных потолках и подслеповатых, вечно пыльных стеклах. Они одинаковы своей расшатанной, рассох­шейся мебелью и надтреснутыми дверными звонками, грязными кроватями и тяжелым, удушливым запахом плохой, некачественной пищи. В них не знают отдель­ных комнат и кровати отгораживают лоскутными или вовсе ветошными занавесками. Все эти квартиры оди­наково непригодны для жилья, и во всех них живут люди. «Маленькая закоптелая дверь в конце лестницы, на самом верху, была отворена. Огарок освещал бед­нейшую комнату шагов в десять длиной; всю ее было видно из сеней… Через задний угол была протянута дырявая простыня. За нею, вероятно, помещалась кро­вать. В самой же комнате было всего только два стула и клеенчатый очень ободранный диван, перед которым стоял старый кухонный сосновый стол, некрашеный и ничем не покрытый. На краю стола стоял догорав­ший сальный огарок в железном подсвечнике». При­мерно в таких интерьерах существовали тысячи лю­дей, носивших гордое звание «петербуржцев» наряду с жителями того самого, нереального Петербурга, си­явшего на весь мир своими дворцами, соборами и особ­няками.

Во-вторых — распивочные. Эти заведения, пред­ставлявшие собой невероятно карикатурную пародию на рестораны, собирали в своем душном нутре отбро­сы из отбросов человеческого общества. Не опустив­шись до состояния полного безразличия, невозможно было заставить себя мало того, что зайти в них, так еще и пить или есть там. Все эти трактиры, забегалов­ки, пивные были средоточием перекатной голи, безна­дежного люда, которому паршивое спиртное приноси­ло заветное опьянение и забытье. И пока где-то на на­крахмаленных скатертях сервировалась серебряная посуда, на которую затем выкладывалась изысканная пища — здесь, в Петербурге «Преступления и наказа­ния», все выглядело примерно так: грязь, вонь, сум­рак. «Стояли крошечные огурцы, черные сухари и ре­занная кусочками рыба; все это очень дурно пахло. Было душно, так что было даже нестерпимо сидеть, и все до того было пропитано винным запахом, что, ка­жется, от одного этого воздуха можно было в пять ми­нут сделаться пьяным». Даже Раскольников, скатив­шийся уже почти на самое дно, никогда до встречи с Мармеладовым не заходил в эти грязные норы. Трак­тиры и распивочные, тем не менее, куда более умест­ны, чем рестораны, здесь, в трущобах. Даже если эти рестораны будут ничуть не фешенебельны, а просто опрятны — они будут выпадать из общего ансамбля. Здесь им не место, а вот забегаловкам вроде той, где Раскольников познакомился с Мармеладовым, здесь и надо быть.

В-третьих — здесь есть всяческие мастерские и пошивочные, лавки и магазинчики. И они под стать всему остальному: настолько же тесные, грязные и мрачные. Зачастую они совмещены с жилыми поме­щениями. Здесь шьется грубая обувь для «своих» и модная для жителей «иного Петербурга», продается нехитрая и недорогая снедь, одежда, посуда… Каждый товар несет на себе неистребимую печать петербург­ского дна. А зачастую он оказывается на прилавке, сменив не первого и даже не второго хозяина. То, что Разумихин покупал для Раскольникова, как раз и было собрано с чужих плеч, ног, голов. Ничего, что не но­вое — зато пока целое и недорогое.

В Петербурге «Преступления и наказания» нет прекрасных парков с фонтанами, аллеями и прудами. Гуляют здесь по хлипким булыжным мостовым тех же самых грязных улиц. Впрочем, здесь мало праздности, потому что приходится работать от рассвета до зака­та — зарабатывать крохи денег на пропитание, нян­чить детей, кашеварить… Не до отдыха. Забитый до­верху множеством разнообразных, но при этом удруча­юще монотонных дел, день переходит в короткий вечер и завершается тяжелым, вязким ночным сном.

В этом Петербурге убивают и грабят. Грязно, без малейшего налета изысканности, свойственного пре­ступлениям высшего общества. Злодеяние Раскольни­кова здесь на самом деле — совершенно обыкновенно и обыденно. Оно настолько вписывается в сумасшед­шую стилистику трущоб, что только воля Ф. М. Досто­евского способна превратить его в особый поступок, до­стойный увековечивания.

Здесь дети поют под надтреснутые шарманки, но не от радости, а чтобы заработать хотя бы на кусок хлеба. Здесь женщины зачастую вынуждены продавать себя, чтобы содержать семью. Трущобы — это место неверо­ятных превращений и неожиданных поворотов судьбы. В некотором роде это — волшебное место. Его страш­ное колдовство захватывает человека без остатка и держит крепче стальных решеток. Жителю трущоб, даже если он очень хочет из них вырваться, путь на­верх заказан. И жизнь их тянется чередой бесконечно грязных и уродливых дней, приводящих в конечном итоге к смерти. И, что характерно, даже у кончины имеется свой, трущобный характер. Вспомним, как умер Мармеладов, в какой отвратительный фарс пре­вратились его поминки. Только «на дне» такое возмож­но — пьяные ссоры, песни, все та же грязь…

И все-таки люди там живут. Ну а раз живут, то есть и заведение, которое следит за порядком, на­сколько это здесь возможно. Да, полиция к тому вре­мени уже существовала и активно функционировала. Хотя и отличался вид полицейского участка от нынеш­него: «Здесь тоже духота была чрезвычайная и, кроме того, до тошноты било в нос свежею, еще не выстояв­шейся краскою на тухлой олифе вновь покрашенных комнат… Все крошечные и низенькие были комнаты». Все правильно — по духу, по смыслу.

И, раз уж зашел разговор о людях, надо и им уделить внимание, ведь город невозможен без жителей, а значит, и кто-то из них должен попасться нам на глаза.

Надо сказать, Ф. М. Достоевский не скупится на об­разы. Через каждого — главного или второстепенного, а то и вовсе эпизодического — героя «Преступления и наказания» мы видим Петербург в каком-то новом облике и ракурсе. Мармеладов поведал нам о сенных барках и показал жилье, которое он делил с Катериной Ивановной. Раскольников показал нам обитель стару­хи-процентщицы и жилье Сони — несчастной облада­тельницы «желтого билета». Вместе с героями романа мы странствовали по кишечнику чудовища, имя кото­рому — Петербург. У жителей этого города навсегда исчезли очень многие черты, присущие людям. Куда- то пропала брезгливость, зато непомерно развилась грубость. Исчезло милосердие, явив взамен мелочную корысть. Похоть вытеснила любовь, а унылое безраз­личие истребило извечную человеческую тягу к от­крытию нового.

Петербург в романе «Преступление и наказа­ние» — это кривое зеркало, отражающее великолепие Петербурга исторического. Все, что было в историчес­ком Петербурге прекрасного, искажено, ужасное усу­гублено. А затем, уже в искалеченном виде, все это предъявлено нам. И это даже не диковина, потому что нет в трущобном быте и малейшей романтики, хотя и были авторы, утверждавшие своими произведениями обратное. Ф. М. Достоевский, описывая с документаль­ной точностью петербургское дно, истребил всякий на­мек на романтику. Зато неопрятностей и уродств он показал более чем достаточно. Северная жемчужина неожиданно оказалась совершенно гнилой изнутри.

Главная сила описаний Достоевским Петербурга как раз и заключается в безжалостной откровенности писателя. Он ни на йоту не приукрашивает и не мас­кирует, напротив. Образно говоря, его перо сравнимо с хирургическим скальпелем, который вскрывает са­мые недра Петербурга — огромного и несуразного жи­вого организма. Но показанная грязь, несмотря ни на что, воспринимается еще и как необходимая опора для преуспевающей части города. Ведь именно небогатые, а зачастую и трущобные, кварталы таят в себе все то, что необходимо для существования высшего света. Здесь производится огромная часть того, что является неотъемлемой частью быта богатых людей. Трущобы не только являются местом медленного и бесконечного гниения, они еще и производят необходимые вещи.

И тут можно позволить смелое заявление о том, что петербургское дно, столь сильно и ярко показанное нам Ф. М. Достоевским в романе «Преступление и на­казание», является куда более значимой частью горо­да, чем те самые особняки и дворцы, оставшиеся за ка­дром. Ведь если трущобы замечательно обходятся без богатых кварталов, то эти кварталы в отсутствие тру­щоб сами таковыми становятся. Ибо богачи не приспо­соблены к обеспечению себя всем необходимым.

Может быть, именно из-за осознания важности ра­бочих, бедных кварталов для жизни города читатель не испытывает к описанному отвращения. При всей натуралистичности и насыщенности городских картин читатель воспринимает их неприглядность как человек бывалый. Это особая заслуга Достоевского — сделать так, чтобы не испугался читатель, чтобы, пройдя до конца долгий путь по страницам романа, он не преис­полнился отвращения к изнанке жизни, а, напротив, смог ее понять. Как свет невозможен без тьмы, так роскошь немыслима без бедности.

Петербург от наличия в нем этой самой изнанки, от обращения на нее внимания писателем, только выиг­рывает. Из кукольного городка, из сосуда с концентри­рованным эстетством он превращается в нечто живое и настоящее. Если на Петербург великолепный можно только любоваться, то в Петербурге, частью которого являлось дно, описанное Достоевским, можно жить.

И по соседству с уродством особенно ярко выделя­ется красота. А значит, прочтение «Преступления и наказания» можно считать не напрасным, если чита­тель запомнит: даже у самой роскошной вещи есть сердцевина, начисто лишенная красоты, но необходи­мая для того, чтобы эта вещь существовала.