Идейно-тематическое содержание романа во многом обусловлено тем, как сам автор характеризует свой замысел в 1946 году в письме к сестре О. М. Фрейденберг: «Начал писать большой роман в прозе. Собственно это первая настоящая моя работа. Я в ней хочу дать исторический образ России за последнее сорокапятилетие, и в то же время всеми сторонами своего сюжета, тяжелого, печального и подробно разработанного … эта вещь будет выражением моих взглядов на искусство, Евангелие, на жизнь человека в истории и на многое другое». Таким образом, «Доктор Живаго» задумывался как «роман века» и как наиболее полное и объективное лирическое высказывание автора «о времени и о себе». «…Мне на темы жизни и времени хочется высказаться до конца и в ясности, так, как дано мне…», — писал Пастернак о работе над романом. Для него это не просто итог жизни и творчества, но концентрированное выражение всего комплекса философских, религиозных, этических представлений, взгляда на собственную судьбу и пути мировой истории и культуры.
Одна из основных тем романа — это размышления об истории России, о ее прошлом, настоящем и будущем в контексте мировой истории. Для Пастернака характерно близкое к толстовскому представление о ходе исторического процесса, которое он доверяет выразить Юрию Живаго: «Он снова думал, что историю, то, что называется ходом истории, он представляет себе совсем не так, как принято, и ему она рисуется наподобие растительного царства. …Истории никто не делает, ее не видно, как нельзя увидеть, как трава растет». Вот почему так часто в романе живая, постоянно возрождающаяся природа выступает олицетворением России и всей истории человечества. Недаром наиболее близкие автору герои романа Юрий Живаго и Лара так тонко чувствуют природу, так близки ей, как бы растворены в природном начале. Основные идейнотематические узлы романа представляют сопряжение человека и природы. Вот почему так важны в его идейно-художественной системе природные образы, мотивы, уподобления: «…мимо в облаках горячей пыли, вздыбленная солнцем, как известь, летела Россия…».
Весь роман пронизывает и цементирует многозначный образ вьюги, метели, бури. Во-первых, это очистительная буря революции, символ, сходный с блоковским из поэмы «Двенадцать» (символична картина падающего на страницу газеты с первыми декретами советской власти ноябрьского снега). Во-вторых, это неподвластный рассудку порыв чувств, захлестнувший героев подобно снежной метели. И, наконец, этот образ сопряжен со столь же внезапным порывом творчества, захватившим Юрия Живаго и определившим его дальнейший путь. Именно через завесу зимней вьюги он видит с улицы кружок свечи, горящей в доме, где Лара ведет разговор со своим будущим мужем Антиповым. Тогда Юрий впервые слышит слова, наверное, самого знаменитого из стихов, завершающих роман: «Свеча горела на столе, свеча горела…». Так рождается поэт, который своим творчеством искупил не только свою жизнь, страдания, любовь, но и связал воедино разомкнувшиеся концы русской культуры, истории, восстановив «связь времен».
Подобными образно-тематическими нитями пронизано все художественное полотно романа, что придает ему особую цельность и органичность. Так в начале романа появляется образ бури, которая узнала десятилетнего Юру: «На дворе бушевала вьюга, воздух дымился снегом. Можно было подумать, будто буря заметила Юру и, сознавая, как она страшна, наслаждается производимым на него впечатлением. Она свистала и завывала и всеми способами старалась привлечь Юрино внимание». А в финале как будто эта же буря собирает грозовую «черно-лиловую тучу», которая нагоняет трамвай, везущий изнемогающего от жары, задыхающегося Юрия Андреевича в его последний путь.
Именно в эти последние минуты жизни ему вновь приходит мыль о неком «принципе относительности на житейском ристалище», согласно которому происходят совершенно неожиданные, на первый взгляд, сближения, встречи, пересечения людей, судеб, времен и пространств. Эта мысль не раз звучит в романе, характеризуя не только его основной конструктивный принцип, но важнейшую для автора идею сопряженности всех жизненных явлений. Это касается и отмеченного выше взаимопроникновения человеческого и природного начала, и той парадоксальной связи судеб многочисленных героев романа, которая часто казалась читателям и критикам чем-то неестественным и надуманным. Более того, это еще одна важнейшая тема романа о связи единой русской культуры, которая, казалось бы, навсегда оборвалась под ударами революционных катаклизмов. Сам роман представляет собой художественный сплав разнообразных стилей, которые воплощают все ведущие традиции русской культуры. Это своего рода «обобщенный портрет русской культуры XIX-гг. начала XX веков». Показателен с этой точки зрения круг чтения героев романа: «Бесы» Достоевского, «Война и мир» Толстого, «Евгений Онегин» Пушкина и многое другое, что составляет «золотой фонд» русской культуры. Об этом говорят, спорят, размышляют герои, а вместе с тем все яснее становится проблема, столь важная для автора: что происходит, когда сталкивается богатейшая культура народа, содержащая его мощнейший духовный потенциал, и воинствующая «антикультурность», бездуховность, после свершившейся революционной ломки вековых традиций заполнившая собой, казалось бы, все национальное культурно-историческое пространство. В этой чудовищной схватке становится очевидным, что же на самом деле из культурно-исторического наследия России может быть уничтожено, разрушено, искажено, а что вечно и неразрушимо, несмотря на все революции и войны. При этом Пастернак дает «портрет» русской культуры не изолированно, а вписывает его в общемировое культурное пространство. Не только русская, но и зарубежная литература отражается на страницах романа (в доме Живаго читают Диккенса и Стендаля), обсуждаются различные философские системы, политические события, которым разные герои дают различные толкования в соответствии с собственной позицией. Но все они подчеркивают именно идею неразрывности и слитности. Так целиком ушедший в революционную борьбу Антипов-Стрельников рассуждает в разговоре с Живаго: «…Весь этот девятнадцатый век со всеми его революциями в Париже, несколько поколений русской эмиграции, начиная с Герцена, все задуманные цареубийства… все рабочее движение мира, весь марксизм в парламентах и университетах Европы… все это впитал в себя и обобщенно выразил собою Ленин, чтобы олицетворенным возмездием за все содеянное обрушиться на старое.
Рядом с ним поднялся неизгладимо огромный образ России, на глазах всего мира вдруг запылавшей свечой искупления за все бездолье и невзгоды человечества». Несмотря на различия в отношении к свершившемуся перевороту, герои романа, как и сам автор, признают неизбежность происходящего. «Какая великолепная хирургия!» — восклицает не признавший новой жизни и так и не вписавшийся в нее Юрий Живаго. При всем его несогласии с новым строем, нивелирующим и уничтожающим личность, в самой революции он видит нечто артистически гениальное. «Это небывалое, это чудо истории, это откровение ахнуто в самую гущу продолжающейся обыденщины, без внимания к ее ходу. Это всего гениальнее». Очевидно, что автор доверяет герою выразить свои размышления о непреднамеренности исторического развития, а потому, несмотря на все ужасы революции, она воспринимается как данность, неизбежность, вовлекающая человека, как песчинку, в водоворот событий. Для Пастернака войны, революции, цари, Робеспьеры — «бродильные дрожжи» истории. Фанатики, подобные Антипову-Стрельникову, делающие революции, в несколько часов и дней ломающие весь прежний жизненный строй, — «гении самоограничения» во имя признаваемой ими «великой идеи». Но что же следует за этим?
«Десятилетиями, веками поклоняются духу ограниченности, приводящей к перевороту, как святыне». Именно это для Пастернака одно из самых страшных последствий революции для России. В результате ее установилось царство посредственности, которое отторгает, преследует, уничтожает все истинно живое и творческое. Именно потому к новой жизни смогли приспособиться и устроиться в ней люди, подобные Дудорову и Гордону, но не нашлось места свободной, творческой личности, подобной Юрию Живаго. «Стереотипность того, что говорил и чувствовал Дудоров, особенно трогала Гордона. …Добродетельные речи Иннокентия были в духе времени. Но именно закономерность, прозрачность их ханжества взрывала Юрия Андреевича. Несвободный человек всегда идеализирует свою неволю. Юрий Андреевич не выносил политического мистицизма советской интеллигенции, того, что было ее высшим достижением или как тогда бы сказали — духовным потолком эпохи». Оказывается, что революция убивает не только своей жесткостью («если враг не сдается, его уничтожают»), но сама по себе противоречит жизни, отвергает ее. «…В наше время очень участились микроскопические формы сердечных кровоизлияний, — с медицинской точностью отмечает доктор Живаго. — …Это болезнь новейшего времени. Я думаю, ее причины нравственного порядка. От огромного большинства из нас требуют постоянного, в систему возведенного криводушия. Нельзя без последствий для здоровья изо дня в день проявлять себя противно тому, что чувствуешь; распинаться перед тем, чего не любишь, радоваться тому, что приносит тебе несчастье».
Так тема России, ее истории и культуры, размышления о закономерностях исторического процесса неразрывно связывается в романе с его главной философской темой — жизни, смерти и бессмертия. В прозаической части романа она наиболее четко выражена в размышлениях дяди главного героя — Николая Николаевича Веденяпина, «расстриженного по собственному прошению священника». Он утверждает: «…человек живет не в природе, а в истории… в нынешнем понимании она основана Христом… Евангелие есть ее обоснование», — и задается вопросом: «А что такое история? Это установление вековых работ по последовательной разгадке смерти и ее будущему преодолению». Что же необходимо для обретения бессмертия? «Это, во-первых, любовь к ближнему, этот высший вид живой энергии… и затем это главные составные части современного человека, без которых он немыслим, а именно идея свободной личности и идея жизни как жертвы». Так основные идейнотематические линии романа смыкаются и выходят на его главную тему — жизни, смерти и бессмертия человека в христианском понимании. Для Пастернака явление Христа и есть начало подлинной истории человечества: «Только после Него началась жизнь в потомстве, и человек умирает не на улице под забором, а у себя в истории, в разгаре работ, посвященных преодолению смерти, умирает, сам посвященный этой теме». По мысли автора, после пришествия Христа история человечества начинает проецироваться в вечность. Модель личности в романе — это и есть Христос: с его приходом, как пишет Пастернак, «народы и боги прекратились» и «начался человек». Недаром образ Христа у Пастернака «подчеркнуто человеческий, намеренно провинциальный», ведь благодаря этому каждый человек обретает надежду на бессмертие. Это «…человек-плотник, человек-пахарь, человек-пастух в стаде овец на заходе солнца, человек, ни капельки не звучащий гордо, человек, благодарно разнесенный по всем колыбельным песням матерей и по всем картинным галереям мира». Мировоззренческий центр романа — это идея воскресения и бессмертия, которая проявляется в чувстве личности, соизмеримой с миром. Показательны в этом отношении размышления Юрия Живаго: «Смерти нет. Смерть не по нашей части. А вот вы сказали: талант, это другое дело, это наше, это открыто нам. А талант — в высшем широчайшем понятии есть дар жизни». Именно так идея бессмертия реализуется в романе в судьбе Живаго: после его смерти осталась память о нем в сердцах близких ему людей, остались его стихи, которые и завершают всю книгу. «Стихотворения Юрия Живаго» для романа своего рода катарсис, прорыв в бессмертие после тяжелого сюжета, этот прорыв в вечность. Вот почему среди этих стихов так много тех, которые непосредственно связаны с христианскими темами, мотивами и образами: «На страстной», «Рождественская звезда», «Чудо», «Магдалина», «Гефсиманский сад». Именно в этом ряду появляется и один из самых значимых для русской литературы «вечных образов» — Гамлет, а вместе с ним проблема нравственного выбора, поставленная в романе как основополагающая для каждого из героев, выходит на общечеловеческий уровень. Мысль о сложности и ответственности выбора, о его возможных последствиях, о праве человека на пролитие крови, проходящая через весь роман, проецируется на судьбу его автора и обращается к читателям. Так «Стихотворения Юрия Живаго» оказываются не только идейно-тематически связаны с основными линиями произведения, но и завершают их развитие на новом уровне художественного обобщения.