Поэзия Ахмадулиной — поэзия мыслящего и познающего чувст­ва

Лирика

Поэзия Ахмадулиной — поэзия мыслящего и познающего чувст­ва. Ее лирическая героиня обживает и наделяет только ей прису­щими смыслами окружающее пространство, будь то ночная комна­та («Ночь», 1962), или заснеженный арбатский двор («Как никогда беспечна и добра…», 1974). Она обращена к внутреннему миру ли­рической героини, к вечным темам: любви и смерти, природе и творчеству — при этом поэтесса пропускает поток впечатлений сквозь призму своей души и прежде всего выстраивает их в свою образную систему, подчиняет законам своего собственного языка. Например, образ свечи, традиционный в русской поэзии, становит­ся чисто ахмадулинским — с ее пристальным вниманием к разным сторонам одного и того же предмета («Свеча», 1962).

Поэзия Беллы Ахмадулиной отличается пристальностью и тон­костью психологического анализа, метафоричностью, переходами конкретно-чувственной образности в причудливую игру аллегорий, непосредственности признания — в изысканную стилизацию. Ли­рическую героиню Ахмадулиной характеризует сосредоточенность — иногда чрезмерная — на самовыражении и самоанализе.

Уже в ранних стихах Беллы Ахмадулиной (книга «Струна», 1962) обнаружилось ее стремление раскрыть богатство и красоту

мира, человеческой души, тонкая поэтическая наблюдательность, порыв к действию:

Необъятна земля, но в ней нет ничего,

Если вы ничего не заметите…

Героиня Ахмадулиной трепетно относится к дружбе, видя в ней одну из самых важных сторон человеческого общения. Не случайно слово «дружба» обрело в ранней поэзии Ахмадулиной свой искон­ный, полнокровный смысл. В ее мире мужчину и женщину связы­вают прежде всего «простые», дружеские чувства, возведенные в ранг самых таинственных и сильных («Мои товарищи», «Гостить у художника», «Зимняя замкнутость»). Эти отношения были столь напряженны для Ахмадулиной, что остальные человеческие чувства оказались в тени. Стихи о любви, которых было немало в первом сборнике «Струна», на какое-то время вообще перестали писаться. В «Уроках музыки», ее второй, гораздо более зрелой книге, поэтес­са окончательно закрепляет за собой столь для нее важный статус товарища. В стихотворении «По улице моей который год…», напи­санном в 1969 году, Ахмадулина грустит о друзьях, которые поки­дают ее:

По улице моей который год Звучат шаги — мои друзья уходят.

Друзей моих медлительный уход Той темноте за окнами угоден.

Чувство одиночества «холодно замыкает круг». Пытаясь забыть­ся, героиня посещает концерты и библиотеки, но ей не дано забыть тех, кто «умерли или доселе живы»:

И я познаю мудрость и печаль,

Свой тайный смысл доверят мне предметы. Природа, прислонясь к моим плечам,

Объявит свои детские секреты.

И вот тогда из слез, из темноты,

Из бедного невежества былого Друзей моих прекрасные черты Появятся и растворятся снова.

Образ одиночества в стихотворении реализуется в ряде сложных метафор: «Одиночество замыкает свой круг», взяв в плен лириче­скую героиню; одиночество призывает, голубая стужа одиночества и др. Само одиночество, по мысли Ахмадулиной, содержит способы его преодоления. Появившиеся из темноты «прекрасные черты» друзей — лучшее свидетельство того, что нет забвения в ее душе. Стихотворение написано традиционным пятистопным ямбом.

Тема дружбы звучит и в стихотворениях Ахмадулиной, посвя­щенных выдающимся поэтам-современникам: «Памяти Бориса Пас­тернака» (1962), «Зимняя замкнутость» — Булату Окуджаве (1965), ему же — «Снегопад» (1968), «Воспоминание о Ялте» (1969), «Пе­сенка для Булата» (1972), «За что мне все это?..» — Андрею Возне­сенскому (1975), «Владимиру Высоцкому» (1980), «Москва: дом на Беговой улице» (1982). Обращаясь к Булату, как к учителю и вдох­новителю, Ахмадулина пишет: «Мой этот год — вдоль бездны путь. // И если я не умерла, // то потому, что кто-нибудь // всегда молился за меня. // Всё вкривь и вкось, все невпопад, // мне страшен стал упрек светил, // зато — вчера // Зато — Булат! // Зато — мне ключик подарил!» Воспринимая смерть Высоцкого как тяжелую утрату, Ахмадулина отзывается стихотворением «Владимиру Высоцкому»:

Хвалю и люблю не отвергшено гибельной чаши.

В обнимку уходим — всё дальше, всё выше, всё чище, не скаредны мы, и сердца разбиваются наши.

Лишь так справедливо. Ведь если не наши — то чьи же?

Стихотворник «Мои товарищи» (1963) посвященное Андрею Воз­несенскому, другу и товарищу по поэтическому цеху, помогает уви­деть юного поэта таким же пылким и порывистым, каким он был в жизни:

Всё это так. Но всё ж он мой товарищ.

А я люблю товарищей моих.

Люблю смотреть, как, прыгнув из дверей, выходит мальчик с резвостью жонглера.

По правилам московского жаргона люблю ему сказать: «Привет, Андрей!»

Понимая и ценя талант своего друга, Ахмадулина пророчески предсказывает ему грядущую славу:

И что-то в нем, хвали или кори, есть от пророка, есть от скомороха, и мир ему — горяч, как сковородка, сжигающая руки до крови.

Последние три строки стихотворения обращены к друзьям:

Да будем мы к своим друзьям пристрастны!

Да будем думать, что они прекрасны!

Терять их страшно, бог не приведи!

Они содержат в себе парафразу из Пушкина, из знаменитого стихотворения о лицейском братстве. Вслед за Цветаевой и Ахма­товой Ахмадулина выбирает в Пушкине свое — «восторги» друже­ского чувства. Культ дружбы, ревностно утверждаемый Ахмадули­ной, сохраняется и в ее более поздних стихотворениях.

Тема любви, только намечавшаяся в ранней поэзии, приобрета­ет в 70-е годы полнокровное звучание: «Люблю, когда ступая, как летая, // проноситесь, смеясь и лепеча. // Суть женственности, вечно золотая, // И для меня — священная свеча». Классическая женст­венность, так импонирующая ей в Марине Цветаевой, получила новую окраску в лирике Ахмадулиной. Ее стих «проносится, смеясь и лепеча», удивляя нас витиеватостью и прихотливостью словаря и синтаксиса — своего рода кружевами, оборками, воланами. Ахмадулинская версия современного женского характера противостоит порожденному новой формацией образу мужеподобной женщины, лишенной тайны и женской привлекательности: «В гортани моей, неумелой да чистой, // жил призвук старинного русского слова. // Я призрак двусмысленный и неказистый // поэтов, чья жизнь не зате­ется снова» («Ночь перед выступлением», 1973), «Я вас люблю, кра­савицы столетий, // за ваш небрежный выпорх из дверей, // за право жить, вдыхая жизнь соцветий // и на плечи накинув смерть зверей» («Я вас люблю, красавицы столетий…», 1973).

В сборнике «Тайна» (1983) контуры ахмадулинского мира резко меняются. Он поражает нас прежде всего удивительной для Ахма­дулиной пустынностью ландшафта. Городской пейзаж сменяется в ее поэзии безлюдными сельскими проселками, деревенским уеди­нением, уже не нарушаемым приездом «старого товарища», как это обычно происходило в ранних стихах. Природа в «Тайне» превра­тилась в главный оплот красоты, пленяя не только своим живым цветением, но и бессмертными строками, ею внушаемыми. Голоса любимых поэтов от Марины Цветаевой до Пушкина озвучивают безмолвный мир этой книги: «Я предана этим бессветным местам, // безлюдию их и безлунью, // науськавшим гнаться за мной по пятам // поземку, как свору борзую».

Как пишет Виктор Куллэ, «дикий романтический сад, ставший у зрелой Ахмадулиной устойчивым синонимом не только поэзии, но и мироздания, предполагает не только упругость и первозданность поэтической ткани, но и некую безответственность стихотворца. В какой-то степени это стало болезнью ее «длинных» стихотворений… на смену акмеистической зоркости к деталям приходит нагромож­дение невнятных автоперепевов. Но замечательно, что весь приве­денный набор отрицательных качеств служит в итоге лишь пере­гноем, тем сором, которого немало в поэтической кухне каждого берущегося за перо. А сад все-таки есть».

Однако уже в следующем своем сборнике «Сад» (1987) Ахмаду­лина пусть ненадолго, но выходит из «сада», вновь попадая в шум­ную городскую толчею. Но совсем не такую, как прежде. Теперь пе­ред нами уже не московские переулки, которые оглашаются несущимися из гнесинской школы трелями, а площади провинци­альных городков, скажем, Тарусы, с присущей им музыкой: «Суб­ботник шатается, песню поющий. // Приемник нас хвалит за наши свершенья». И уже не «в маленьком кафе на площади Восстанья» случаются, как это было когда-то, гаданные и негаданные встречи, но в «Оке», «заведенье второго разряда».

«Белла Ахмадулина» — поэт гораздо более высокой личностной и стилистической чистоты, нежели большинство ее сверкающих или непрозрачных современников. Ее стихотворения отличишь от чьих бы то ни было мгновенно. Вообще ее стих размышляет, меди­тирует, отклоняется от темы; синтаксис вязкий и гипнотический — в значительной степени продукт ее подлинного голоса.

Развертывание ее стихотворения, как правило, подобно розе, оно центростремительно и явственно отмечено напряженным женским вниманием к деталям — напряженным вниманием, которое иначе можно назвать любовью. Чистый результат, тем не менее, не салон­ная и не камерная музыка; результат — уникальное ахмадулинское смешение частного и риторического — смешение, которое находит отклик в каждой душе. Этим объясняется ее популярность — не только в кругу знатоков поэзии, но и у широкого русского читателя» (Иосиф Бродский).