Сколькими профессиями гордился в своей жизни Александр Иванович Куприн — и не сосчитать! Воспоминаний о нем написано много, и немало страниц в них читаются как приключенческие рассказы. Вся жизнь была его стихией, в которую он сломя голову бросался, чтобы еще и еще раз испытать себя — то он прыгает со второго этажа и отказывается от обещанного за это поцелуя взбалмошной дамочки; то верхом на лошади поднимается на второй этаж ресторана, чтобы выпить рюмку коньяка; сегодня он со знаменитым Уточкиным летит на воздушном шаре, а завтра вместе с борцом Заикиным совершает полет на аэроплане, который разбивается, и оба смельчака чудом остаются целы… Все эти приключения и все профессии, которые перепробовал Куприн, необходимы были ему для творчества. Он рыбачил, чтобы писать о рыбаках, пропадал в цирке, чтобы писать о циркачах, даже бывал судьей на борцовских состязаниях.
Но дело, конечно, не только в этой деловой писательской необходимости. Куприн, как никто другой, чувствовал потребность в самопознании, а еще точнее — в само испытании. И труд писателя был нужен ему как способ отражать результаты этих постоянных испытаний.
В интервью А. Гаррисону, переводившему его произведения на английский язык, писатель сказал: «Самая трудная профессия, выпавшая на мою долю, заключалась в знакомстве с жизнью…» В «Отрывках вслух» Д. Н. Мамин-Сибиряк напишет: «А вот Куприн. Почему он большой писатель? Да потому что живой. Живой он, в каждой мелочи живой».
По сути дела, Куприн до конца дней своих оставался большим ребенком. «Мой отец — старик! Это понятие так не подходило к его вечно молодому духу…», — напишет об отце Ксения Александровна Куприна. Дети его любили, он их… обожал. Когда его спросили о профессиях, какая из них была ему более всего по душе, Куприн ответил: «Работа с детьми!.. Ведь я был и репетитором, и гувернером… Мне всегда было очень приятно иметь дело с малышами, это больше всего меня удовлетворяло… Между прочим, я никогда не ссорюсь с ребятишками!»
Двойственность в натуре Куприна подмечали многие. В очерке «Куприн» И. А. Бунин писал: «Сколько в нем было когда-то этого звериного…» Но чуть ниже: «…Много было в нем и совсем другого, столь же характерного для него: наряду с большой гордостью много неожиданной скромности, наряду с детской запальчивостью много доброты, отходчивости, застенчивости, часто принимавшей какую-то даже жалостную форму, много наивности, простодушия, хотя порой и наигранного, много мальчишеской веселости и того милого однообразия, с которым он все изъяснялся в своей постоянной любви к собакам, к рыбкам, к цирку, к Дурову, к Поддубному — и к Пушкину, к Толстому, — тут он, впрочем, неизменно говорил только о лошади Вронского, о «прелестной, божественной Фру-Фру», — и еще к Киплингу ».
Жизненные впечатления Куприн ценил на вес золота: все, что видел и слышал, все краски и запахи он жадно впитывал в себя, чтобы потом перенести на бумагу. Точно выраженное на бумаге ощущение делало его поистине счастливым. Он вообще был счастливым человеком. Очень долго. До отъезда в эмиграцию.