МОТИВЫ НАРОДНОГО ТВОРЧЕСТВА В ПОВЕСТИ А. С. ПУШКИНА «КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА»
В повести «Капитанская дочка» А. С. Пушкин широко использует фольклорные мотивы и символику.
В первую очередь, обращают на себя внимание эпиграфы, не только ко всему произведению, но и к отдельным главам. В лаконичной форме они раскрывают главную мысль, свеобразный нравственный урок, который читатели могут извлечь из прочитанного. Так, например, эпиграф к повести представляет собой сокращенный вариант русской народной пословицы «Береги платье снову, а честь смолоду». Эпиграф акцентирует внимание читателя на главной проблеме произведения — нравственном воспитании подрастающего поколения. Герой предстает перед нами в развитии, на всех возрастных этапах, постепенно эволюционируя от несмышленого мальчишки, недоросля до умудренного жизненным опытом старца. При этом мы становимся свидетелями формирования цельной и самодостаточной личности, основным девизом жизни которой является сохранение чести и достоинства в любых жизненных испытаниях.
Эпиграфом ко второй главе послужила слегка измененная цитата из рекрутской песни «Породила меня матушка». Гринев обращается с вопросом к Пугачеву, встреченному в степи, знает ли он эту сторону. На что мятежник отвечает: «Сторона мне знакомая». Слова песни переходят в диалог главных героев. Слегка изменяя строку песни, Пушкин как бы спорит с ней: ведь степь не чужбина для Пугачева.
Эпиграфы к главе «Любовь» — окончания песен «Ах ты, Волга, Волга матушка» и «Вещевало мое сердце, вещевало». Слова песен предвосхищают дальнейшие события повести: любовную историю Петра Гринева и Маши Мироновой, вынужденное расставание влюбленных:
Буде лучше меня найдешь, позабудешь,
Если хуже меня найдешь, воспомянешь.
Эти слова перекликаются со словами Маши, узнавшей об отказе родителей Гринева благословить их брак. Кроме того, они точно передают спокойный, уравновешенный характер Марии Ивановны.
Эпитеты, относящиеся к деятельности Пугачева, взяты из таких песен, в которых строкой позже или строкой раньше упоминается слово «российский царь». Например, эпиграф к главе «Пугачевщина» представляет собой две начальные строки песни о взятии Казани Иваном Грозным:
Вы, молодые ребята, послушайте,
Что мы, старые старики, будем сказывати,
Про грозного царя Ивана про Васильевича.
Эпиграфом к главе «Сирота» послужила свадебная песня, несколько видоизмененная Пушкиным. Известно, что подобные песни пели, когда невеста — сирота и ее выдают замуж посаженый отец и посаженая мать, В повести посаженым отцом Маши как бы является Пугачев, что усиливает трагичность главы, так как Пугачев казнил родителей девушки.
Не менее важную роль народное творчество, как источник определенных фактов, оценок, играет в изображении исторических событий. Так, например, образ Пугачева Пушкин создает именно на основе народных представлений о мятежнике. Бунтующий народ готов поверить, что Пугачев и Петр III — одно лицо, ведь царь-батюшка — это защитник народный. Причиною крестьянских бед являются бесчинствующие помещики и чиновники. Но если царь-батюшка узнает всю правду, он обязательно исправит положение. К тому же цесаревича Петра идеализировали в противовес фаворитам Елизаветы Петровны. Объяснялось это тем, что после длительного исторического перерыва он был единственным наследником-мужчиной, а в те годы всякого рода общественные беспорядки и неурядицы приписывались «женской» власти в государстве.
Связь Пугачева не только с казачеством, но и с крестьянством подчеркивает народная песня «Не шуми ты, мати зеленая дубровушка»:
Не шуми, мати зеленая дубровушка,
Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати.
Что заутра мне, доброму молодцу, в допрос идти
Перед грозного судью, самого царя.
Пушкин устами Гринева называет песню не разбойничьей, а бурлацкой, т. е. сложенной в широких кругах трудового крестьянства. Народная песня рождалась в самых глубинах народной души: в песне простой человек делился своими радостями и бедами, потерями и надеждами. Не потому ли такое потрясение вызывает простонародная песня о виселице, распеваемая людьми, обреченными погибнуть на виселице: «Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным»? Гринев, а вместе с ним и читатели, испытывает сильнейшее волнение — и в этот момент интуитивно постигает и масштабность личности Пугачева, и грандиозность, смелость, дерзость всего народного движения, обреченного на трагический конец.
На стилистике фольклора, народных поговорок и прибауток основана речевая характеристика Пугачева: «В огород летал, конопли клевал; швырнула бабушка камушком — да мимо. Ну, а что ваши?» Пушкин использовал устное предание о Панине и Пугачеве. Граф Панин на допросе спросил Пугачева, как смел он, вор, назваться государем? На что Пугачев ответил: «Я не ворон, я вороненок, а ворон-то еще летает». Панин, увидев, что дерзость Пугачева поразила народ, столпившийся около двора, ударил самозванца по лицу и вырвал у него клок бороды. Пугачев, по воспоминаниям очевидцев, любил игру слов и, по своему обыкновению, изъяснялся иносказательно. Наиболее ярко речь Пугачева выразилась в афористической сказке об орле и вороне. Однако источник «калмыцкой» сказки не был установлен. Существует предположение, что ее сочинил сам Пушкин.
Как видим, мотивы народного творчества органично и прочно вошли в структуру повести, отражающей жизнь народа в один из наиболее трагических исторических периодов восстания под предводительством Пугачева.