«Немецкий образ жизни» является в романе объектом пристального внимания. Когда Обломов рассказывает Захару, что другой человек сам себе сапоги чистит, сам одевается, сам работает и пыль вытирает. Захар отвечает ему: «Из немцев много этаких». Однако сам Илья Ильич считает, что ему это не нужно, так как он сам никогда ни в чем не знал нужды. Обломов не хочет сознавать, что рушится его веками складывавшееся прочное хозяйство, что скоро не станет и вовсе таких вот преданных Захаров, которые больше извели всего в хозяйстве (перебили посуду, перепортили мебель), чем услужили.
Обломов считает себя благодетелем Захара. Но на деле они давно перестали друг друга понимать. «Жалованье! Как не приберешь гривен да пятаков к рукам, так и табаку не на что купить, и куму нечем попотчевать! Чтоб тебе пусто было!..» — восклицает слуга, когда хозяин его не слышит.
Разговоры о переезде, о его неизбежности следует понимать в романе в символическом аспекте. Эта злосчастная перемена квартиры, которая так беспокоит как Захара, так и Обломова, и есть та самая реформа, предполагающая отмену крепостного права. При этом ломаются коренные основы общественных отношений, исчезает та рабская зависимость, на которой держится уже мнимое благополучие помещиков. Им остается только один выход — та самая немецкая система жизни, при которой признается лишь наемный труд.
И.А. Гончаров убедительно показывает, что внешняя умиротворенность и благополучие Обломова — лишь показная форма существования, под которой он умело маскирует свою грусть и боль. На самом деле герой тонко переживает свою оторванность от живой жизни и болезненно чувствует, что в нем зарыто, как в могиле, какое-то хорошее, светлое начало, может быть, теперь уже умершее, или лежит оно, как золото в недрах горы, и давно бы пора этому золоту быть ходячей монетой».
Автор использует в романе широко распространенный в русской классической литературе мотив сна. Сон Обломова композиционно делит роман на две части, первая из которых описывает характер жизни Обломова в его петербургской квартире, вторая же связана с появлением Штольца, который хочет пробудить Обломова к активной жизни.
В своем сне герой переносится в чудесный край. Правда, там нет ни моря, ни гор. И.А. Гончаров сопровождает эго высказывание пространным объяснением, почему море и горы не так уж нужны человеку. Море наводит на него только грусть. А горы и пропасти — страх. Для придания экспрессивности своим суждениям автор сравнивает горы с выпущенными зубами дикого зверя.
Обломов же оказывается в спокойном и теплом уголке с отлогими холмами. Все здесь располагает к созерцанию. Вокруг героя находятся такие веселые и живописные виды, будто они не настоящие, а мастерски нарисованные. В этом чудесном краю одинаково хороши и весна, и зима, и лето. Зима здесь похожа на неприступную, холодную красавицу. А лето пьянит ароматами «полыни, сосны и черемухи». Читатель легко узнает в этом «благословенном богом уголке» не сказочное тридевятое царство, а реальную русскую провинцию. Здесь нет гастрономической роскоши, зато есть луна, похожая на медный вычищенный таз.
И.А. Гончаров намеренно разводит реалистическое описание деревенской глубинки и ее поэтическое воплощение: «Бог знает, удовольствовался ли бы поэт или мечтатель природой мирного уголка. Эти господа, как известно, любят засматриваться на луну да слушать щелканье соловьев. Любят они луну-кокетку, которая бы наряжалась в палевые облака да сквозила таинственно через ветви дерев или сыпала снопы серебряных лучей в глаза своим поклонникам». Может быть, столь возвышенным поэтическим взглядам и не пришлась бы по вкусу луна, похожая на медный таз, да и вообще вся эта скромная и незатейливая местность. И.А. Гончаров не случайно вспоминает описанные в романах зарисовки романтических пейзажей в швейцарском или шотландском вкусе: «Поэт и мечтатель не остались бы довольны даже общим видом этой скромной и незатейливой местности. Не удалось бы им там видеть какого-нибудь вечера в швейцарском или шотландском вкусе, когда вся природа — и лес, и вода. И стены хижин, и песчаные холмы — все горит точно багровым заревом; когда по этому багровому фону резко оттеняется едущая по песчаной извилистой дороге кавалькада мужчин, сопутствующих какой-нибудь леди в прогулках к угрюмой развалине и поспешающих в крепкий замок, где их ожидает эпизод о войне двух роз, рассказанный дедом, дикая коза на ужин да пропетая молодой мисс под звуки лютни баллада — картины, которыми так богато населило наше воображение перо Вальтера Скотта. Нет, этого ничего не было в нашем краю. Как все тихо, все сонно в трех-четырех деревеньках, составляющих этот уголок!
Они лежали недалеко друг от другу и были как будто случайно брошены гигантской рукой и рассыпались в разные стороны да так с тех пор и остались. Как одна изба попала на обрыв оврага, так и висит там с незапамятных времен, стоя одной половиной на воздухе и подпираясь тремя жердями. Три-четыре поколения тихо и счастливо прожили в ней».
Конечно, подобное сравнение выглядит не в пользу российского пейзажа, но автор подчеркивает, что Обломову он намного дороже и роднее заграничных прелестей. Важно также, что «тишина и спокойствие царствуют и в нравах людей в том краю». Здесь уже автор переходит к рассуждениям об особенностях русского национального менталитета, подчеркивая его спокойствие и миролюбие. Одновременно с этим поражает неведение, в котором живут простые люди, практически ничего не зная о том огромном мире, который лежит вокруг них. Они лишь «слыхали, что есть Москва и Питер, что за Питером живут французы или немцы, а далее уже начинался для них, как для древних, темный мир, неизвестные страны, населенные чудовищами, людьми о двух головах, великанами; так следовал мрак — и наконец, все оканчивалось той рыбой, которая держит на себе землю». Вот эти наивные крестьянские представления о мире как о целостной структуре одновременно и умиляют, и ужасают. Они свидетельствуют об ограниченности и разобщенности, которые царят в России. Каждая деревенька — свой обособленный уголок. Дальше губернского города простые люди и не ездят. Вся жизнь их проходит на фоне тех самых холмов, полей и речушек, которые они впервые увидели в раннем детстве. Па них же они любуются до самой старости. Не видя перед глазами иных пейзажей, люди научились чувствовать себя счастливыми и спокойными, привыкнув к тем самым скромным условиям существования, в которых жили веками их деды и прадеды. «Не с чем даже было сличить им своего житья- бытья: хорошо ли они живут, нет ли; богаты ли они, бедны ли; можно ли было чего еще пожелать, что есть у других», — подчеркивает автор.