КОВЧЕГ И ПОТОП АЛЕКСАНДРА ВАМПИЛОВА
Когда лодка, в которой товарищи переплывали Байкал\ перевернулась, один из них начал истошно орать и бить руками по днищу лодки, и поэтому спасать его бросились в первую очередь. А второй — гордый и настырный — решил выбраться без помощи. И выбрался. Сердце, не выдержавшее испытания ледяной байкальской водой, остановилось, когда пловец коснулся ногами прибрежного дна.
Александру Вампилову было без двух дней тридцать пять, когда его сердце сковала ледяная вода.
При жизни он успел до обидного мало.
Единственный опубликованный сборничек юмористических рассказов.
Одно небольшое интервью газете «Советская Клайпеда».’
С десяток премьер по его пьесам в небольших провинциальных театрах.
Две постановки в Москве.
Остальное началось после смерти: вампиловские пьесы, населенные самыми разными жителями, такими знакомыми рядовому зрителю: смотрите, смотрите, этот Сарафанов — ну точно Ильин из соседнего подъезда! А метранпаж — ну ведь у нас в типографии точно такой же! Они в одну минуту стали жутко востребованы всеми без исключения театрами: и столичными, и провинциальными, и академическими, и экспериментальными. Его немедленно начинают переводить (английский, венгерский, китайский, французский, немецкий и еще с десяток языков), ставить (пьесы Вампилова теперь, как и трагедии
Шекспира или драмы Островского, — обязательная строка в репертуаре любого театра) и экранизировать (десять полнометражных фильмов, классика советского кинематографа). Такая безудержная слава, общемировое признание и мгновенное попадание в классики не удивительны. Пьесы Вампилова настолько «про нас», «про меня» и «про тебя», а не про каких-то там далеких героев и героинь, что иногда кажется: жил Вампилов совсем рядом, в соседнем подъезде, сидел на лавочке возле детской площадки, курил — и наблюдал именно за мной, именно за тобой, именно за нами… После Вампилова роду человеческому и сгинуть не страшно: слепок с нашего бытия в его пьесах получился в натуральную величину.
Вампилов первым после Чехова обновил реалистическую драму: она потихоньку хирела в экспериментах, сваливаясь то в сценическую публицистику, то в постмодернистский хаос. Театры жадно «высасывали» последние соки из ставленных-переставленных Островского и Чехова. Драматургия обыденности, открытая Чеховым («в реальной жизни люди не так часто ссорятся, мирятся, дерутся и стреляются, как это происходит в современных пьесах; гораздо чаще они просто гуляют, разговаривают, пьют чай, а в это время и разбиваются их сердца, строятся или разрушаются судьбы»), у Вампилова дополнилась новым пониманием обыденного конфликта: люди гуляют, разговаривают, пьют чай, а в их душах в это время сталкиваются Добро и Зло, и каждый вынужден делать выбор.