ЧЕЛОВЕК — ВЕЛИЧИНА ФИЗИЧЕСКАЯ. РАБЛЕ
Гуманизм эпохи Возрождения был выражен в искусстве слова не в одночасье. Да и способы раскрытия этого явления духовного порядка оказались не одномерными в национальных литературах европейских стран. Франсуа Рабле, основываясь на незыблемой традиции французской народной культуры, вывел — с энтузиазмом ученого-первооткрывателя — уникальный в своем роде тип человеколюбия, преломленный через настойчивое, откровенное и подчас грубое восхваление физической природы человека.
Для средневекового менталитета гуманизм — это в принципе нехарактерный эмоционально-мировоззренческий комплекс. В том смысле, что теоцентрическая концепция бытия (в центре — Бог) исключала веру в величие и могущество сил человека вообще и уж тем паче отдельной личности. Напротив, далекая от антропоцентризма (когда человек — «ядро» картины мира) практика Средневековья почитала последнего существом низменным и недостойным, видела его греховную природу, боролась с ней всеми доступными средствами, включая печально знаменитые костры инквизиции. Простые человеческие проявления, эмоции, чувства не могли браться в расчет суровым средневековым мировоззрением. Не случайно эта эпоха нередко представляется мрачным и темным временем в истории культуры.
Источником света для французского искусства оказался национальный фольклор, стихия площадного гуляния и карнавала. Как отмечает один из лучших литературоведов XX века М.М. Бахтин, «смех, вытесненный в средние века из официального культа и мировоззрения, свил себе неофициальное, но почти легальное гнездо под кровлей каждого праздника. Поэтому каждый праздник рядом со своей официальной — церковной и государственной — стороной имел еще вторую, народно-карнавальную, площадную сторону, организующим началом которой был смех и материально-телесный низ». Франсуа Рабле, будучи человеком нового мировоззрения в целом и передовым ученым в частности, органично воспринял многовековую традицию французской народной смеховой культуры и предложил в «Гаргантюа и Пантагрюэле» принципиально новую художественную концепцию мира, отвергавшую средневековую боязнь плотского начала в человеке и воспевающую физические возможности последнего. Писатель осознанно, намеренно и последовательно смеется (а с высоты сегодняшнего дня кажется, что даже открыто издевается!) над ханжеской моралью Средневековья через гротескное Изображение многосложных тел могучих великанов, мудрость и чистая простота духа которых никак не противоречат их физиологическим излишествам. При этом философская составляющая, растворенная в романе, концептуально сочетается с приемами «низкой словесной комики», которая, в свою очередь, есть специфическая черта ментального французского представления о смешном.
Изображая своих героев великанами, масштабными и грандиозными, Рабле, как верно выразился его младший современник Этьен Пакье, мудро дурачится (en folastrant sagement). Он до неимоверности укрупняет физиологические подробности, связанные с деятельностью человеческого организма, рисует полные шокирующей непристойности сцены бытовой жизни и обильно пересыпает их площадной лексикой.
Впервые в истории литературы европейского Возрождения была изложена доступно для народа — главного адресата художественного послания Рабле — мысль о том, что человек велик и в своей физической красоте, и в своей физиологической некрасивости. И этот мировоззренческий импульс достиг не только умов современников писателя, но и пережил века, активизируясь в художественной практике романтизма, модернизма, постмодернизма.