Сочинение на тему: ИСПОВЕДИ И РАСКАЯНИЯ РАСКОЛЬНИКОВА (Ф. М. Достоевский. «Преступление и наказание»)

ИСПОВЕДИ И РАСКАЯНИЯ РАСКОЛЬНИКОВА (Ф. М. Достоевский. «Преступление и наказание»)

Родион Раскольников — главный герой психологи­ческого романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» — совершил убийство. Этот поступок не только привел его на каторгу, но и породил множество размышлений и переживаний, составивших главную сюжетную линию романа. Именно терзаниям Расколь­никова читатель наиболее сильно сочувствует, именно с этим героем он переживает наиболее сильные в эмо­циональном и психологическом отношениях эпизоды произведения.

Терзания Родиона Романовича начинаются задолго до совершения преступления. Еще за много дней до этого ужасного поступка молодой человек, потрясен­ный собственной задумкой, предавался мучительным размышлениям. Сможет ли он выдержать бремя, ко­торое вознамерился на себя взвалить? Подтвердит ли он свое право быть человеком «необыкновенным» по собственной классификации, выведенной в статье, опубликованной в «Периодической речи»? Сомнения никогда не идут на пользу задуманному деянию, осо­бенно такому, на которое посягнул Раскольников. А если добавить к этому лихорадочность и нервоз­ность юноши, то все оказывается еще более сложным. А в той самой статье из «Периодической речи» состоя­лась первая исповедь Родиона Романовича. Уже в той давней его работе, которая, как угадал Порфирий Пет­рович, «в бессонные ночи и в исступлении замышля­лась, с подыманием и стуканьем сердца, с энтузиаз­мом подавленным». Он — человек сильный, незауряд­ный, темпераментный — бросает своей статьей яркий и бунтарский вызов миру. Одновременно этой статьей

Раскольников убеждает самого себя, что он — лич­ность, а не «расходный материал». Именно себя в пер­вую очередь — ведь для кого бы мы ни писали, все равно в конечном итоге пишем для себя. Тем более не­что такое, как раскольниковская статья, несущая сме­лую и даже шокирующую идею преступления «на благо». Именно потому, что в данной работе Родион был честен перед самим собою, она так впечатлила Порфирия Петровича.

Убийство все-таки произошло. Теперь Раскольни­ков на собственном опыте получил возможность ощу­тить — каково это, быть преступником, объектом пре­следования, добычей для неутомимых и безжалостных охотников. Это трудно. Но все равно — главная борьба происходит внутри него.

Преступление создает полосу отчуждения между Раскольниковым и остальными людьми. Кровь старухи остается на нем не только в прямом, но и в фигураль­ном смысле. И если кровь настоящую можно смыть без следа, то кровавый след в душу въедается намертво. «Мрачное ощущение мучительного, бесконечного уеди­нения и отчуждения вдруг сознательно оказалось в ду­ше его». Раскольников неожиданно осознает, что не может видеть возле себя не только друзей, но даже са­мых родных людей: мать и сестру. В попытке сбежать от окружающего Родион Романович пускается в лихо­радочный вояж, закончившийся в квартире умираю­щего Мармеладова. На этот момент преступление еще не успело стать чем-то, напоминающим корку зажив­шей раны. Оно еще кровоточит, и кровь эта ядовитой смолой жжет его душу.

Раскольников очень старается доказать себе, что просто болен — оттого и терзания. В самом деле, на­сколько все было бы проще, если бы именно горячка стала причиной неурядиц. Но он наверняка понимает, что дело вовсе не в этом.

Затем следует целый ряд поступков, которые нуж­ны Родиону для того, чтобы, нанося себе еще более тя­желые душевные потрясения, вытравить из души осо­знание своей неспособности нести поднятый груз.

Происходит, к примеру, сумасшедший разговор с Заметовым в трактире. Раскольников ведет риско­ванную, опасную игру, балансирует на грани немед­ленного провала. И упивается ощущением того, что ги­бель под боком. Наверное, так же чувствует себя чело­век, танцующий на краю пропасти. В разговоре дело даже доходит до прямого вопроса: «А что, если это я старуху и Лизавету убил?» Более того, под видом ку­ража Раскольников рассказывает все, что было им сде­лано после убийства процентщицы с взятыми в ее квартире ценностями: «Я бы взял деньги и вещи и, как ушел бы оттуда, тотчас, не заходя никуда, пошел бы куда-нибудь, где место глухое и только заборы одни, и почти нет ничего, — огород какой-нибудь или в этом роде. Наглядел бы я там еще прежде, на этом дворе, какой-нибудь такой камень этак в пуд или полтора ве­су… приподнял бы этот камень… да в яму-то эту все бы вещи и деньги и сложил… Да год бы, два бы не брал, три бы не брал, — ну, и ищите!»

Потом Раскольников пытается отпугнуть Разуми­хина — пролитая кровь мучает, оттаскивает от осталь­ного мира, которого Родион Романович более недосто­ин, во всяком случае, он так считает.

И в квартиру старухи он тоже идет, чтобы пока­зать себе: он может скрыть свое преступление. Но ли­хорадка его мешает и здесь. Родион опять оказывается на грани срыва, провала, на грани публичного призна­ния. Он совмещает в своем рассудке то, что было до того, и то, что получилось после. Его захватило любо­пытство, его удивляет и присутствие отделочников и пустота квартиры.

Даже звук колокольчика по-особенному влияет на его сознание. Одновременно Родиону Романовичу и жутко, И приятно. Он ненадолго ощущает, что, навер­ное, стоит звания человека, а не «твари дрожащей».

Как уже говорилось, этот странный путь заканчи­вается в квартире, где умирает раздавленный лоша­дью Мармеладов. И, пережив вместе с остальными участниками эту мрачную драму, Раскольников вдруг получает некоторый заряд уверенности. Осознанием того, что он живет, Раскольников ненадолго вытесняет собственный ад, живущий в его душе.

Даже от матери и сестры Родион пытается сбе­жать, потому что уже понимает, что не выдержал.

А значит — на нем несмываемое клеймо, И выхода два — либо пойти с повинной, либо изолировать себя от всех и жить за глухой стеной одиночества. Впос­ледствии Родион скажет: «Те люди, настоящие-то вла­стелины, вынесли свои шаги, и потому они правы, а я не вынес, и стало быть, я не имел права разрешить се­бе этот шаг».

Раскольников не сумел вынести осознания никчем­ности чужой жизни. Для него это осталось за пределом понимания, не было принято ни сердцем, ни разумом. И сколько бы ни пытался Родион Романович доказать себе, что старушка-то не более чем вошь никудышная и вредная, ничего не вышло. Все доводы оказались слабее голоса совести.

Преступление задумывалось Раскольниковым как доказательство того, что «преград нет». Но преграды были, и поставил их не кто иной, как сам Родион. И од­ной из первых таких преград, безусловно, стала по­пытка придать злодеянию ранг средства для достиже­ния благой цели. Нельзя так бесцеремонно обманывать себя. Тем более, что настоящий властелин, для которо­го нет никаких препятствий, не терзает себя идеалами и благородством, а просто ставит батарею поперек улицы и «дует» в правых и виноватых. То есть совер­шает все настолько буднично и спокойно, что о душев­ных терзаниях или чем-то подобном и речи не захо­дит. Мы же не оправдываемся перед стоптанными та­почками, выбрасывая их на свалку!

Вторая преграда, которую Раскольников так и не смог преодолеть, — это воздвижение барьера между ним и людьми, окончательное закрепление той самой полосы отчуждения, которую юноша так старательно пытался воздвигнуть. Одиночество, вообще-то, явля­лось необходимым условием поступка. Только его Ро­дион не выдерживает. Он идет к Соне. Но об этом чуть позже.

Пока же стоит сказать, что Раскольников видит свое преступление отнюдь не только в том, что «не вы­нес» груза. Он ведь оказался еще и не способным сле­довать идеалу, быть тем самым «необыкновенным» че­ловеком. Это тоже страшное разочарование, потому что антиподом «особенных» людей, по собственной те­ории Родиона Романовича, является обыкновенный расходный материал, не приспособленный к сверше­ниям и пригодный только для того, чтобы в нужный момент пострадать за чью-нибудь спасительную для общества идею.

Убийство было жестоким экспериментом Раскольни­кова над самим собой. Экспериментом провалившимся — недаром все заканчивается явкой с повинной. Ожидае­мой свободы не появилось, напротив — возникло черное и беспросветное рабство. Раскольников отчаянно врет се­бе, когда твердит, что еще поборется с Порфирием, когда убеждает себя в том, что процентщица — не более чем бесполезная вошь. Против этой лжи бунтует вся натура Родиона — охватившая его лихорадка в немалой степени вызвана именно жестокой схваткой в душе юноши. Схваткой, в которой совесть отстаивала свое: ты — пре­ступник и нечего прикрываться чьими-то там якобы спа­сенными судьбами.

Некоторым подспорьем, впрочем, является знание: улик против нега у следствия нет. То есть, в принципе, еще можно переломить себя и успокоиться, позабыв убийство, как малозначительный эпизод. И страшный удар испытывает Раскольников, когда неизвестный ме­щанин называет его убийцей. Наверное, именно в этот момент Родион понимает, каково это, когда другие зна­ют о твоем злодеянии. И наверняка он успевает пред­ставить себе, каково это, когда о преступлении узнают не только люди посторонние, но и близкие. Посторон­ние один раз ужаснутся и забудут. А для родных все будет значительно больнее. А поскольку Раскольников очень любит и мать, и сестру, ему особенно страшно. В гамме мучений проявляется еще один звук.

Можно сказать, что практически каждым своим по­ступком Раскольников совершает покаяние перед са­мим собой. Покаяние, которое не искупает греха, но лишь усугубляет муки. Он кается, чтобы не пережить ни минуты облегчения, но лишь только вновь отыскать способ причинить себе боль. Покаяние словесное, кото­рое грешник совершает в церкви, здесь заменено пока­янием действия. Ведь поступки Раскольникова после убийства старухи-процентщицы нанизываются на этот мотив, будто на прочную шелковую нить. Помимо тех, на которых уже заострялось внимание, было еще нема­ло совершенного под воздействием желания хоть как-то загладить вину. Точнее, даже не загладить, а заменить на уверенность в собственной правоте, что значительно важнее. Даже когда Раскольников защищает Авдотью Романовну от Лужина и Свидригайлова, он делает это во имя облегчения собственной участи. Но разве он не стал бы защищать ее, если бы дело не дошло до пре­ступления? Например, если бы мать и сестра приехали на несколько дней раньше. Стал бы, конечно. Но, воз­можно, совсем по-другому. А так Раскольников чувст­вует себя виноватым и недостойным любви. И, может быть, именно оттого в настолько резкую форму вылива­ется его противостояние со Свидригайловым. Может быть, именно потому Лужин получает настолько жест­кий отпор.

Но покаяние Раскольникова не было бы полным без его исповедей. Поначалу — перед самим собой. Эти исповеди носят почти болезненный характер, со­провождаясь самым настоящим самобичеванием. «Эх, эстетическая я вошь и больше ничего, — прибавил он вдруг, рассмеявшись, как помешанный». И очень мало пользы они приносят, потому что Раскольников не об­ладает даром прощения до такой степени, чтобы при­менить его к себе. То есть, по сути дела, исповеди Ро­диона наедине с собой бесполезны и только усугубля­ют его положение.

Раскольникову очень повезло — рядом оказалась Соня. Она не только человек, способный выслушать и простить; таких рядом с Родионом как минимум трое: Авдотья Романовна, Пульхерия Александровна и Разу­михин. Соня Мармеладова оказывается столь необхо­димой Раскольникову еще и потому, что способна, вы­слушав его исповедь, сказать, что он не прав. Не прав, когда счел человеческую жизнь сравнимой с жизнью вши, когда посмел во имя проверки своей, достаточно шаткой и жуткой, теории посягнуть на чужую жизнь. Соня — самоотверженная и чистая душа — становится для Раскольникова суровым судьей. Суровым не в прямом смысле. Просто ее мягкость и любовь, ее тер­пение и воля настолько выше всех болезненных идеа­лов Родиона, что она рядом с ним может восприни­маться как некая высшая сила, облеченная правом вы­носить решения и указывать дорогу заблудшим. Имен­но Соня выслушивает самые пламенные и искренние исповеди Раскольникова.

Перед Соней Родион настолько открыт потому, что видит в ней родственную душу. Она ведь тоже в неко­тором роде преступница. Но она чище Раскольнико­ва — ей не пришлось для доказательства каких-то хи­мер убивать человека.

И вот здесь начинается уже настоящая исповедь. Когда Раскольников приходит к Соне впервые, он от­крывает ей всю свою лихорадочность, все безумие, ко­торыми пропитана его натура. Он не притворяется, не прячется, не лжет. Он открывает ей себя настояще­го. Его исповедь настолько проникновенна, что даже пугает. Но и Соне, ставшей в тот момент ближайшим ему человеком, Раскольников не открывает всего сра­зу. О, нет! Он чересчур горд, чтобы сделать это даже перед тем, кто духовно превзошел его во много раз. Только намеки: «Я пришел к тебе. Мы прокляты вмес­те, вместе и пойдем!» И уже куда более прозрачнее в самом конце разговора: «Знаю и скажу… Тебе, одной тебе! я тебя выбрал! я тебя давно выбрал, чтоб это сказать тебе, еще тогда, когда отец про тебя говорил и когда Лизавета была жива, я это подумал».

И он рассказывает Соне все. И вот тут-то он на­верняка получает настоящее облегчение. Ведь Софья Семеновна не только принимает его, невзирая на пре­ступление, но и готова пойти за ним даже в Сибирь. Тем более, что ее уже ничто не держит здесь, в Пе­тербурге.

Раскольников исповедуется. И ждет решения, ко­торое Соня должна ему подсказать. Он видит перед собой чистоту, которую даже «желтый билет» не спо­собен запятнать. Он рассказывает все — начиная от властелинов и вершителей мировыми судьбами и за­канчивая своей конурой и нищетой. От высоких мате­рий Раскольников опускается к быту: «Ночью огня нет, лежу в темноте, а на свечи не хочу зарабатывать… Низкие потолки и тесные комнаты душу и ум теснят». Но одновременно Родион признает и свою слабость — то, что он прекратил всяческое стремление к освобож­дению из плена нищеты, опустился, что действие за­менил одной только мыслью.

Потом он еще попрощается с матерью — это будет еще одной фразой его исповеди длиной в роман. Он снова вернется к ней, вопреки недавнему желанию ра­зорвать всяческие отношения. Этим Раскольников еще немного просветлит себе настрой. Ведь невозможно было бы ему на пути к искуплению не восстановить хоть чего-нибудь из того, что было сломано.

И даже грязную землю он целует с наслаждением и счастьем, потому что она терпела его и носила на се­бе даже тогда, когда клеймо преступления уже впеча­талось в его сердце.

На фоне этих исповедей уже совершенно бледно звучит признание в полиции. Это всего лишь слова — жалкая тень пережитых терзаний. Это точка, постав­ленная в конце долгой и запутанной истории.